приду. И тут бряк в дверь: скребется кто-то…
— Вот даже как? — удивился я.
— Именно, — продолжал Дядя Вова. — Они, конечно, сделали вид, что не слышат, а мне-то видно, что жмутся. «Дайте, — говорю, — ребенке мне. Хочу с ним погулять, а то давно не видел внучка — он же моя кровь все-таки».
— Дали?
— Они?! — дядя Вова округлил глаза. — Они же вообще с головами не дружат теперь. Обе! Две-е! Короче, и мама и дочка. Как убили зятя, с тех пор и пошло у них. Эта, которая старше, раньше схлестнулась. А как ушел я на пенсию — у них и пошло. Короче, жена умерла у него сначала, потом движение у них пошло в открытую.
Дяди Вовина история шла по обычному кругу: одно вытекало из другого и затекало в третье, и конца не было этому процессу.
— Раньше-то я терпел — никому не хотел рассказывать, а теперь, извини, не могу.
— Кто в дверь стучал? — напомнил я дяде Вове. — Ты же сказал, что брякался кто-то.
— Не в том смысле, а постучал легонько как будто. Я кинулся к двери — а там никого! Пусто! Только нос-то мой не обманешь.
— Запах?
— Мужиком чужим пахнет. Видать, почуял — и по спирали. Короче, навинтил книзу.
Я слушал его, боясь перебить. Скорее всего, отец не знал того, что знал о его дочери я, не знал, что его внука усыновил Гоша Коньков.
— Вернулся назад, а дверь на замке — хоть ты лопни. Ну что, повертелся вокруг, как пес, и пошел к себе в гостинку. Уплатить, говоришь, надо? Правильно, уплачу госпошлину и по почте пошлю, как ты учишь. Вот так. — Он тяжело вздохнул. — Зато раньше-то как жили… Семьями дружили. Открытки дарили: «С рождеством вас! И чтоб без горя и сомнений прожить вам много светлых дней, сберечь уют, покой семейный и уважение друзей».
Уставив взгляд в пол, Орлов демонстративно развел руками.
— А кто же меня в суде будет защищать? — неожиданно вспомнил он.
— Найдешь кого-нибудь, — ответил я.
Будучи следователем, я не мог заниматься чем-то еще. Бумагу написать — другое дело.
— Был бы у меня зять — такого бы не было никогда. — Орлов утирал слезы, мотая их на кулак. — Мишка был человек. А эти… — Он всхлипнул. — Я не буду называть, кто они есть на самом деле.
Дождавшись, когда тот успокоится, я с трудом проводил Орлова за дверь.
— Боже, неужели не видишь, кого наказываешь, — бормотал тот, прощаясь.
Глава 5
— На чердаке порыться бы… — вновь подумал я вслух, встретив назавтра в коридоре оперативника Блоцкого.
От неожиданности тот даже вздрогнул. Прокурор окончательно его доконал, и Костя всерьез мечтал теперь об увольнении со службы.
— Пусть роются, кому по должности положено, — вяловы, пяловы, пеньковы, сморчковы, — отвечал он звонким голосом. И тут же посоветовал мне не лезть в эти дела самому.
— Да я уже влез, — перебил я его. — И еще залезу, если надо будет. Идея заключается в том, что Гоша меня интересует теперь больше всех. Еще неизвестно, кто у них был умнее — Паша или Гоша. Если он не дурак, а только прикидывается, то пойдет в полный рост на скамью подсудимых за свою изворотливость — он же не просто так, он же из-под стражи помог сбежать.
— Значит, мало нас Пеньков гасит…
— Устанет — бросит.
Оставшись каждый при своем мнении, мы все же договорились, что при необходимости, ради голой истины, поддержим друг друга, если понадобится.
Расставшись с Блоцким, я направился на совещание, проводимое начальством почти ежедневно. В голове у меня была мешанина из уголовных дел, которые мне приходилось теперь расследовать, включая бесследно пропавшего Петю Обухова. Как ни верти, а тоже ведь живой был человек, ел хлеб, ходил на работу, любил баб и был мне когда-то другом. Правда потом меня предпочёл Коньковым, и те его прикастрюлили где-то на острове. Иначе и быть не могло, потому что именно там я в последний раз его видел. Выходит, Обухов где-то там и покоится — под днищем старого парохода, а может, в кустах крапивы, скрывая от всех свою страшную тайну. С тех пор, как я последний раз слышал его голос, прошло несколько месяцев, уже и лето на исходе, а дело так и не сдвинулось с места. В голове была у меня сплошная путаница.
Отсидев совещание, я первым выскользнул от начальства и полетел в сторону автобусной остановки, моля об одном: только бы Игнатьев по дороге меня не увидел.
Вероятно, тому было не до меня, потому что я благополучно сел в «Газель» и через час оказался в конце длинной очереди перед просторным окном в психиатрическом диспансере. За стеклами сидели те же тетки в белых халатах.
— Что у вас? — казенными голосами спрашивали они. — Справка водителя? Фамилия… Ждите… Следующий.
Когда очередь дошла до меня, я протянул в прореху между стеклами официальный запрос, из которого следовало, что следствие интересуется Коньковым Георгием Леонидовичем.
— А что вам конкретно надо? Нет, но вы можете нам сказать или…
Меня явно не хотели понимать.
— Там же написано! — огрызнулся я. — Мне нужна история болезни — от первой и до последней корки. Включая анализы на кровь и мочу.
На меня посмотрели как на юродивого. Потом одна из дам подняла трубку и стала накручивать диск.
— Тут из милиции историю просят у нас, — с гундосинкой в голосе лениво проговорила она. — Не давать, значит? К вам проводить? Хорошо…
Положив трубку, женщина поднялась со стула, наклонилась над столом и показала рукой вдоль коридора.
— Ступайте, значит, туда, потом вверх по ступенькам, оттуда в другое здание по переходной галерее. Там спросите, кого вам надо…
— Короче, вдоль по питерской, — согласился я.
Резкие перемены в общественной жизни пока что не коснулись этого заведения — здесь всё было прежним. Стационар напоминал собой старую крепость времен Очакова и покоренья Крыма. Прежней была даже реакция на бумажки с угловыми штампами и непонятными подписями — их исполняли беспрекословно. Врач, впервые поставивший диагноз Георгию Конькову должен быть сегодня на месте. Оставалось раскрутить психиатра на разговор, в чем я сильно сомневался.
И тут меня прошибло от макушки до копчика. А если Гоша никогда не был больным? Начитавшись книг по психиатрии, он решил обмануть врачей, приписав себе симптомы несуществующей болезни. Хотя бы для того, чтобы не ходить в армию — ведь не зря председатель Ленинского суда о чем-то таком говорила, про военкомат для чего-то напомнила.
Действительно, было что-то в ее словах, связанных со службой. Анка-пулеметчица на собственной шкуре
